Интервью для сайта «Bang! Bang!»
Bang! Bang! Что такое «страшно»?
Олег Пащенко Я думаю, словом «страшно» можно обозначить эмоцию малого существа, например, человека, наделенного небольшим, ровно на одну вечную жизнь, количеством бытия, — при приближении к одному из двух полюсов: либо к небытию, где бытия вообще нет, либо к Богу, у которого бытия бесконечное количество (как говорится, страшно есть еже впасти в руце Бога живаго).
То есть это вопрос перераспределения бытия как ресурса. Бытие можно сравнить с некоей жидкостью, плещущейся внутри человека. При увеличении напряженности внешнего поля эта жидкость взыгрывает, и человеку делается нехорошо. Или хорошо.
B! B! Где границы допустимого для заказчиков и публики? Как эти границы коррелируют с общественными нормами, моралью, ценностями и прочим?
О. П. Границы допустимого, если говорить об общих для всех границах, безусловно, не только коррелируют, но и прямо следуют из общественных соглашений. Поэтому для автора, сознательно работающего со «страшным», наличие личных табу определяется тем, насколько он себя соотносит со внеположенной моралью.
Идейный имморалист, например, теоретически вообще ничем не ограничен (кроме, конечно, собственного инстинкта самосохранения: зарегистрировано множество случаев, когда автор всю жизнь дергает беса за хвост, но, стоит тому тихонько мяукнуть в ответ, сейчас же в ужасе бежит спасаться — например, Гюисманс).
С другой стороны, у нас есть блж. Августин, который говорит: «возлюби Бога и делай что хочешь», и Иоанн Богослов, который говорит: «в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершенен в любви» (1 Ин 4:18). Всему, что по любви, нет и не может быть границ.
Порой работа с ужасом есть разновидность юродства, агрессивного поведения, направленного на то, чтобы спровоцировать в зрителе эсхатологическое самоощущение, память смертную. Современный исследователь феномена юродства С. А. Иванов пишет: «юродивый хочет взорвать мир, потому что тот „тепл, а не горяч и не холоден“ (Откр 3:16). В юродстве культура ведет себя подобно человеку, надавливающему на больной зуб, лишь только тот немножко перестает болеть, и предпочитающему однозначность боли обманчивой надежде на выздоровление... Чтобы пробиться к последней правде, на многое можно пойти».
B! B! Как отличить бесталанную чернуху от стоящего «извращения»?
О. П. Это скорее проблема этическая, чем эстетическая, то есть надо видеть сердечное устроение автора, а это, в общем случае, невозможно. Иногда по косвенным признакам можно диагностировать неискренность, низкие мотивы и проч., но стоит отдавать себе отчет в вероятности ошибки. Но зачем отличать? Перцепция важней интенции. Наверняка есть человек, который получил настоящую духовную пользу от музыки, текстов и оформления Cannibal Corpse, — а чего хотели сами CC, совершенно незначительная подробность.
Фактически, чаще получается, что с ужасом продуктивно работает (в себе) именно зритель, а не автор, который вполне может быть бездарным безответственным мудаком и сволочью — это никак не влияет на результат.
B! B! Пугают ли собственноручно созданные образы? Как от них дистанцироваться? Нужно ли это?
О. П. Не пугают, но некоторые мои старые работы мне неприятны — именно по причине, обозначенной в предыдущем ответе: у меня нравственные претензии к тому, кто это нарисовал. Я уже не он, и мне больше не хочется иметь с ним никаких дел.
B! B! Как иллюстратор, рисующий «странно», объясняет свое творчество родителям, близким и прочим людям, обеспокоенным душевным здоровьем и хорошим пищеварением субъекта?
О. П. Ну вот я сейчас как раз объясняю. И все-таки лучше, рисуя странно, оставаться безукоризненно душевноздоровым и хорошо кушать. Тогда у родителей и близких не будет поводов к беспокойству, и объяснять ничего не потребуется.
B! B! Как научиться ценить в «странном» и «мрачном» искусстве — искусство, перестать зажмуриваться и думать о психике автора?
О. П. Тут я процитирую Честертона, лучше, чем он, мне не сказать. «Искусство, на наш первобытный взгляд, существует для вящей славы Божьей, а в переводе на современный психологический жаргон — для того, чтобы пробуждать и поддерживать в человеке удивление. Картина или книга удалась, если, заметив после нее облако, дерево, характер, мы скажем: “Я это видел сотни раз и ни разу не увидел”. Чтобы добиться такой удачи, естественно и необходимо менять угол зрения — ведь в том-то и суть, что читателя и зрителя нужно застать врасплох, подойти к нему с тыла. Художник или писатель должен осветить вещи заново, и не беда, если он осветит их ультрафиолетовыми лучами, невидимыми для прочих, скажем — темным, лиловым светом тоски и безумия».
B! B! Какой мрачняк и девиации коммерчески востребованы и почему?
О. П. Очевидно, коммерчески востребовано как раз то, что делается с нечистым сердцем. Человек любит окружать себя мерзостью, потому что на этом фоне получает моральную лицензию и на мерзость собственную, и на превозношение. В комнате, заваленной гниющими трупами, всяк почувствует себя самым живым из присутствующих. За такую возможность люди готовы платить.
B! B! Куда пойти с мрачным, неприятным и ярким талантом? Где реализовать себя — в смысле успешности «в вечности» и в деньгах на месте?
О. П. Я не знаю. Зарабатывать на жизнь лучше чем-то другим. Ярко-мрачный и неприятный талант — это мощный хирургический инструмент, предназначенный для духовной трансформации себя, зрителя и реальности. Использовать его для т. н. «самореализации», стяжания успеха и денег — это, не скажу предательство, но уж точно глупость, гвозди микроскопом.
